 |
Литературный семинар 17 июня 2024
- Информация о материале
- Дата публикации
- Автор: Светлана
- Просмотров: 338
17 июня 2024 года в Синодальной библиотеке состоялся очередной литературный семинар. Перед уходом на каникулы мы решили, чтобы ближе познакомиться, почитать друг другу свои произведения.
Собирались быть многие люди, но все помнят, что начался такой ливень, что некоторые участники семинара, уже собравшись, не решились выйти из дома. Слава Богу, что в этот день не случилось дикого ветра со смерчем. Поэтому отважные члены нашего семинара, которые все-таки дошли до Андреевского монастыря, были награждены теплым творческим вечером, прошедшим в дружеском общении за чашкой чая.
Мы с удовольствие послушали прекрасные произведения наших замечательных авторов: Светланы Владимировны Молчановой, Надежды Ступиной, Ирины Ордынской, Елены Русановой, Алины Сергейчук, Натальи Зиминой, да, еще хотела сказать, что к нам впервые пришел поэт Андрей Звягин с чудными стихами, и ваш покорный слуга, Светлана Рыбакова.
Предоставляю Вашему вниманию наше творчество.
Ирина Ордынская
Отрывок из романа "НАСЛЕДНИК"
Наконец, все вещи были собраны, но возникла одна проблема: в революционном обнищавшем Тобольске Родионов не нашёл возок или телегу для цесаревича, остальные могли дойти до пристани пешком, но даже крепкому Нагорному было не под силу полгорода нести на руках больного Алексея. В конце концов, свою пролётку дал цесаревичу епископ Гермоген, в ней и поехали Алексей с дядькой к пристани, к тому самому кораблю «Русь», что привез их сюда, в Тобольск.
Алексей из пролётки смотрел на чужой город, который так и не узнал, ехали медленно, впереди и сзади не спеша шли красноармейцы. Тучи то закрывали солнце, то оно ненадолго выбиралось снова, освещая тусклые, облезлые деревянные дома и зеленеющую свежую траву в скромных палисадниках. Людей на улицах не было, в окна тоже никто не смотрел, Алексей почти утешился, было не жаль, что не пришлось ему прогуляться по такому скучному городу. Пролётка подъехала к причалу, и тут они с Нагорным вместе охнули. Недалеко, на деревянном настиле, сдерживаемая красноармейцами, стояла целая толпа людей.
Цесаревич был поражён, а дядька просто испугался, увидев непонятное собрание. Алексей обнял матроса за шею, тот крякнул и поднял его над землей. Толпа загудела, цесаревичу стало не по себе, но он сразу успокоился, когда увидел среди людей того самого старика, что часто появлялся осенью и зимой у губернаторского дома и сейчас не побоялся прийти попрощаться с ними, надев офицерскую форму, увешанную орденами. Старый солдат обнажил голову. Его увидеть было приятно, как хорошего знакомого. И тут произошло неожиданное, толпа рванулась с криком: «Наследник!», цепь охраны с трудом остановила движение. Закричали в голос несколько женщин. Мужики, бабы, дети кланялись в пояс, когда мимо них проходил матрос, изо всех сил прижавший к себе цесаревича. Алексею стало немного страшно, люди тянули к нему руки, так он и плыл в объятьях Нагорного мимо ряда протянутых рук незнакомых людей и пыхтящих, красных от напряжения лиц красноармейцев.
– На кого ты нас покидаешь! – надрывно кричала какая-то женщина в белом платке.
– Наследник! Не оставляй нас! Не бросай нас! – голосили несколько баб, почему-то крестясь на него.
– Давай, – шепнул он Нагорному, – пойдём быстрее.
– Страшно? – ласково, как утешение, прошептал матрос.
– Нет, – Алексею, правда, уже не было страшно, – людей жалко, – он был искренне растроган.
Зарёванные бабы из-за спин солдат смотрели на него так жалобно, что он вдруг понял, нельзя взять и просто от них уйти, нужно проститься. Хотя бы махнуть рукой или что-то сказать утешительное. Народ ждал, надеялся, наверное, на его любовь.
– Подожди, – попросил Алексей Нагорного, когда тот уже готов был подняться по трапу-сходне на борт парохода.
Цесаревич поднял руку, провожающие тобольцы неотрывно смотрели на него, в этот момент толпа перестала казаться чем-то единым, а предстала отдельными людьми, он увидел двух миловидных женщин, рыдающих в объятиях друг друга, мужика, скрестившего руки на груди, на пышной бороде, как перед причастием, маленькую девочку, в растерянности прильнувшую к плачущей матери, и многих других, испытывающих настоящее горе. И обыкновенный взмах руки вдруг сам собою изменился, после паузы превратился в размашистое крестное знамение. В ответ на благословение люди застыли, замолчали и в наступившей тишине опустились на колени, склонив головы. Остались стоять лишь растерявшиеся красноармейцы.
А я читала нашему сотворчеству отрывок из романа "Наследник" известной писательницы Ирины Ордынской. Мне этот текст очень близок в восприятии судьбы Царственных Мучеников и дальнейшей истории России в ХХ веке.
12 августа состоится юбилей - 120 лет со дня рождения Алексея Николаевича. Боже мой, какого мы отвергли царя в его лице! "Что имеем - не храним, потерявши - плачем."
Мы сочувственно послушали рассказ "На ярмарке" Надежды Ступиной, писательницы, рисующей словами чудные художества, а еще доброго педагога и литературного критика.
Надежда Ступина
НА ЯРМАРКЕ
Рождество. Мороз в ударе, ярмарка в разгаре. Мастерицы-рукодельницы стоят в ряд, подивиться их товару всякий рад. Да и на самих товарок поглядеть любо.
Возле круглого столика статная тётушка Настасья. Щеки зарозовели, поверх шубы пущен плат, расцветкой богатый, по краю кистями волнуется. Её деревянные поделки северной росписью изукрашенные. Чудные картины на них разрисованы: с неба солнце лучи раздаёт, на земле древо жизни произрастает, кони с оленями скачут, в волнах рыба да утицы плавают. Всё со знаком, со смыслом. Уму прибавленье, глазу загляденье! Подвесная жар-птица – дому оберег; свистульки, матрёшки – детям забава; дамочкам – гребёнки, шкатулки, ларчики, коробы всяких затей.
Вот и купец к товару подбирается, пьяненький. Вещицы разглядывает, балагурит:
– Продайте мне то, что у вас не берут, что не идёт. Я куплю всё, что не покупают. Что у вас не покупают?
– Всё покупают, – с улыбкой подыгрывает ему Анастасия.
– Тогда дайте мне… самое любимое.
– У меня всё любимое.
– Ну, что хотите, то я у вас куплю, – сдаётся.
– Вы женаты?
– Нет, – качает головой.
Мастерица подбирает набор нарядной посуды для кухни, с бережностью укладывает её и на высоких, звенящих нотках напевно присказывает:
– Вот придёт к вам в гости де-е-вушка, угостите её, будет краси-и-во.
Добротная вышла покупка – ого! на четыре тысячи восемьсот рублей! Достаёт парень из кошелька пять тысяч одной купюрой. Ахнула хозяйка – нет сдачи.
– Сдачи не надо. Вы же мне свою любовь отдаёте?
В первый миг женщина будто растерялась, но тут же согласно протянула:
– Да-а.
– Вот видите, а я вам какие-то бумажки.
– Как же? Они разве у вас…, – смутилась, – фальшивые?
– Ну, что вы! – молодчик с достоинством. – Я заработал.
– Тогда это не бумажки, а де-е-нежки, и они вам нужны, – по-матерински наставительно заворковала простодушная Настасья. – Вы трудитесь, и мы трудимся – каждому свой хлеб. И как нам с вами быть-то?
Она смолкла и вдруг просияла:
– Знаете, что? Я вас спрошу… Вам ангел-хранитель нужен?
– Ангел-хранитель... нужен.
– Тогда и возьмите у меня ангела, – обрадованная тётушка показывала рукой на свой столик.
Там, среди прочего добра, молитвенно сложив на груди ладошки, смиренно стоял отрок с золотыми волосами, кротким лицом и раскинутыми за спиной крылами. По их краям тонкой волной бежал голубой узор.
– Возьмите! Пусть мир у вас будет в душе и в доме, добро, счастье.
– Спасибо. Это подарок!
Довольный покупатель приложил «сдачу» к общей покупке, по-русски в пояс поклонился и к соседней товарке – с тем же вопросом:
– Дайте мне вашу любовь.
– Любовь? Какую любовь? Что вы имеете в виду?
Мужчина постоял в некоторой задумчивости, молча развернулся и ушёл.
Елена Русанова - поэт, прозаик - прочитала нам свои стихи, посвященные Царственным Мученикам. В них тоже Тобольск... Екатеринбург...
Елена Русанова
Из цикла, посвященного святым царственным страстотерпцам
***
«Сыграйте нам!» — распахивают двери. —
«Так скучно с вами здесь по вечерам!»
Жара. И караульщики не верят
Ни в Бога, ни в царя… «Ну что вы там?»
Охранники дымят, не подбирают
Приличных выражений, шутят зло.
И вот княжны великие играют.
Как будто это Царское Село,
Все счастливы и всё вокруг родное,
И кажется, что липы зацвели.
А Екатеринбург охвачен зноем.
И тени туч сгущаются вдали.
В Тобольске
Слюдяной фонарь в музее,
Изразцы, светец, пищаль,
Карта древней Мангазеи
И… императрицы шаль.
Кандалы, кольчуги, пушки,
Фотографии купцов.
Но светлей её, старушки,
Нет былого образцов.
Эта шаль — смиренья крылья,
Снег, не тающий, горы́,
Совершенства изобилье,
В небо ангельский прорыв
Сквозь злословья перемёты,
Крепостные стены лжи,
Вражьей ненависти дзоты.
Это — свет, пронзивший жизнь.
***
Ночевали мы в избах крестьянских
По пути из Тобольска в Тюмень.
На подводах разъезженных тряских
Душу вытрясли в первый же день.
На одной переправе ледовой
На руках Николай меня нёс
По колено в воде — и ни слова…
Сколько сломанных было колёс…
Кто же нам помогал, чуть одетым,
Не для местных апрельских дорог?
Не замёрзли, — незримо согреты
Были силой по имени Бог.
***
Где ипатьевские стены
Превратились в каземат,
Над землёй благословенной
Свечи звёздами горят.
В храме строгом и просторном,
Вознесённом до небес,
Дух живой и непокорный
Четырёх святых невест,
Цесаревича терпенье,
Скорбь святейшего царя
И за весь народ мученья,
Понесённого не зря,
Боль в глазах императрицы.
И, как голубь, кротость их…
И не ведали убийцы,
Что прославили святых.
Волга
Ах, как матушка наша богата…
Словно белый платочек, плывёт
Мимо гор Жигулевских куда-то
В необъятную даль теплоход.
Волга — символ величья и власти,
Волга — образ размаха души.
«Ты подарена людям на счастье», —
Шелестят в берегах камыши.
Так она многоводна, родная,
Как кормящая матерь – в разлив,
От истока до южного края
Пол-России на плечи взвалив.
Сердце Волги сильнее столетий,
Что она не смогла пережить?
Ах, какие мы глупые дети —
Не умеем беречь и любить.
Тихо катятся гладкие волны,
Распушился туман над рекой.
Тут всегда вспоминаешь невольно
Всю Россию в лице бурлаков.
Русских женщин, с мостков на коленях
Отжимающих в реку бельё,
Жизнь народа в трудах и болезнях
И опричников злых вороньё.
Эти птицы всё кружат и кружат,
Светлых кладбищ темнят дерева.
Сколько Родина-матушка тужит,
Сколько молятся слёзно в церквах…
Отражаются храмы и небо,
А водичка – то кровь, то слеза.
Сердце Волги по самые недра,
В полной силе увидеть нельзя.
Ах, как матушка наша богата.
Где ловец добывал осетра,
Скажем скоро: «Бывало когда-то».
Нам самим бы дожить до утра.
Алена Сергейчук - поэт, прозаик. Многим запомнилась ее повесть "Странствие Орфея", посвященная святой мученице Иулии Карфагенской. А сейчас мы можем прочесть несколько ее проникновенных стихотворений.
Алена Сергейчук
2020
Забывая обрывки снов,
Продираясь в осколках фраз,
Я ищу лишь Твою любовь,
Мне все прочее не указ.
На экранах клубится мир,
В водоёмах ложится лёд,
Забивая души эфир,
Интернет - словно липкий мёд.
За окошком бушует шторм -
Непривычная тишина.
Страх не ставят теперь в укор,
Боль свою я забыть должна.
Но выходит, что сыплю вновь
Соль на раны и в чай - чабрец.
Подозрительна жизни новь:
Может, миру грядет конец?
Да, похоже, уже конец
Надвигается, словно мрак;
Тишиной за окном Отец
Снаряжает сердца на Брак...
Ты убога, моя душа,
Где тебе удержать венец?
Твоей боли цена в грошах...
Укрепи же меня, Отец!
На кончину знакомой
Это не моя скорбь.
Знает лучше нас Бог.
По окну капель-дробь...
Отмолить бы кто смог
Ещё пару зим-лет,
Но с небес ответ: "Нет".
Знает лучше нас Бог,
Нам Его понять где ж...
В облаках застыл след.
На душе рубец свеж.
Письмо на фронт
Жду тебя назад, мой родной солдат,
О тебе всегда я Творца молю,
Пусть не дроны-вороны над тобой летят,
Лебеди летят, соловьи поют.
Море синее почернело вдруг.
Небо ясное - в алом зареве:
Чёрный дым валит во все стороны.
А огонь горит ярым пламенем.
Кто идёт вперёд, того смерть бежит.
Кто душой поёт, того любит Бог.
Через сто земель трудный путь лежит,
Чтоб конец войны мир увидеть смог.
Небо чёрное посветлеет вновь.
Море бурное станет ласковым.
Бой идёт за мир, битва за любовь,
Хоть вокруг кричат много разного.
Жду тебя назад, мой родной солдат.
Я ночей не сплю, за тебя молюсь.
Вновь на битву с Русью выходит ад,
Сохрани, Христе, Родину мою!
Господи, спаси наших воинов!
Боже, дай нам мир, мир с победою!
А война всегда зло невольное,
Подари Руси долю светлую!
Деревня
Усталый день склоняется к закату
И отдает последнее тепло,
Забыто все, чем маялась когда-то,
А на сердце печально и светло.
Смиренно дремлют вековые избы
Под сенью молодых еще берез
И тонок аромат цветущей липы,
И на траве роса, как капли слез.
Вся в рытвинах убогая дорога,
Автомобиль по ней не прошуршит…
Как я хочу здесь вечно славить Бога,
Дождями душу омывать от лжи.
Наталья Зимина - поэт и педагог. Пишет Наташа с раннего детства, поэтому у нее помимо духовной поэзии и красочных описаний природы замечательно получаются стихи для ребятишек.
Наталья Зимина
Протоиерею Артемию Владимирову
БЛАГОДАРЮ
За минуты исповеди в храме,
Миг, когда рука берёт листок
С разными грехами, что камнями
Душу наполняют, как мешок,
За любовь молитвенного сердца
И церковной службы красоту,
И возможность капельку согреться,
Мудрость слова, юмор, теплоту,
За Творцу служение и годы,
Полные смиренного труда,
За готовность разделить невзгоды
И утешить, коль пришла беда,
За рассвет на ранней литургии,
После службы - мягкую зарю
В небе и в душе, как и другие,
Пастырь добрый, Вас благодарю!
ПАТМОС
По мосту подвесному, над бурной рекой
Мы на остров идём, чтоб войти в Божий храм
И на миг ощутить долгожданный покой,
Что неведом в миру неприкаянным нам.
Как по мостику боязно сердцу идти,
Как не хочется в бурную реку упасть,
Так страшишься, идя по земному пути,
Вдруг к пороку попасть в ненасытную пасть.
И как манит паломников маленький храм
На скалистом зелёном речном островке,
Так и Царство Небесное кажется нам
Вековечным приютом, что ждёт вдалеке.
И невольно шепнув на мосту "сохрани",
Вспоминаешь, как в жизни спасала не раз,
Утешая, молитва в нелёгкие дни,
Помогая душе в испытания час.
Благодарность и трепет звучат в глубине:
Мир прекрасен, жаль, бренная жизнь коротка,
И, вселяя надежду, летят в вышине,
Словно души крылатые, два голубка.
Памяти Людмилы Лукиной
* * *
Ангел светлый, ангел нежный,
Ангел легче мотылька,
Улетев в простор безбрежный,
Машет нам издалека:
«Не печальтесь. Здесь я! Здесь я!
Обнимаю вас. Люблю.
О любимых в Поднебесье
Тихо Господа молю».
Для детей
МАЛЫШ И РАННЯЯ ВЕСНА
Я вышел с мамой на прогулку,
Чтоб снег копать, лопату взял,
Шли по двору, по переулку,
Я снег искал, но он пропал.
Растерян я, а мама рада
И говорит: "Весна пришла!"
Мне снег копать лопатой надо,
Мои не ладятся дела.
Весна, весна - что значит это?
Не разобрался, что к чему.
За что весну любить и лето,
Потом когда-нибудь пойму.
Андрей Звягин пришел к нам на семинар впервые и поразил наше общество прекрасных дам своими мужественными и яркими, можно сказать, написанными широкими мазками, стихами. Они напомнили мне полотна Ван Гога.
Андрей Звягин
***
Черпая броником песок и чёрный пепел,
Ползёт Серёга на восток по лесостепи,
И восходящая заря маячит в соснах,
Ползёт, кого-то матеря, глотая воздух.
И рассупонился шнурок на правом берце,
И долбит в пятый позвонок больное сердце,
А на нейтральной полосе кусты малины
И в лапах белой стрекозы две спелых мины.
Ползёт, а сбоку за спиной на плащ-палатке
Монах с оторванной ступнёй в скуфейной шапке.
- Ты что притих, эй, не молчи, ты слышишь, отче?
Я вот подумал, покрещусь, поможешь, в общем?
Монах молчал, стонал Серёга на пределе,
Жужжала в небе стрекоза: искала цели.
Рвануло слева возле пня и медуницы,
И в белом всполохе огня Господь явился.
- Прости нас, Господи, прошу, - монаший трепет, -
Спаси его, пусть без креста, но знаю, верит.
Не слышно больше ничего в остатках ночи,
И квадрокоптер стрекозы, и вновь грохочет.
А лес глядел на них, полынь молчала горько.
Монах в земную крепь врастал, молчал Георгий.
Кровили раны куполов разбитой церкви,
Как будто Радонеж пылал, молился Сергий.
Ползёт Серёга вдоль оврага с грузом двести.
Ползёт по выжженной земле, из гильзы крестик.
И будет часто вспоминать потом Серёга,
Как полз однажды по войне и встретил Бога.
***
Глянь, у ангела крылья-протезы!
Он вообще на себя не похожий,
Словно в шумной Москве антитеза,
Как упрёк угловатый прохожим.
Шаг за шагом: киоск, передышка,
Ветер павшие листья листает,
Он несёт эти крылья под мышкой
И неловко очки поправляет.
Две строки из любимой эклоги.
Из кусков самопальная шляпа.
Он берёт самокат у дороги,
Как курьер из Деливери клаба.
И несётся с Арбата на Пресню,
Не внимая свистку постового.
Надо срочно тебя, хоть ты тресни,
Вынимать из петли в полвторого.
Задыхаясь московскою пылью,
Сквозь толпу, сквозь бетонную стену
Он летит и несёт эти крылья
Двум солдатским рукам на замену.
***
Недоросток-подсолнух - кривая нога,
Желтоскулая рожа, сутулые плечи.
И не надо ему целых два сапога,
Одноногий, и это совсем не увечье.
Одноногий, ему ни сумы ни оков,
И сутулится, будто одет не по моде,
Всё же что-то он видит среди облаков,
Что не видят другие цветы в огороде.
Световой почтальон в подмосковной глуши,
Ты откуда тут взялся?Стоишь незнакомцем.
Не созрел, но, как взрослый, куда-то спешишь,
Одинокий солдат одинокого солнца.
Ночь проходит и вновь он стоит у ворот,
Головой поднимая озябшую вечность,
В среднерусских холмах он за солнцем идёт,
Наливаясь забористой чёрной картечью.
***
Батальон обгорелых подсолнухов,
Словно встали над временем схимники.
В небе пепел и тысячи всполохов,
И уже бродит ветер над зимником.
В капюшонах широких монашество.
Пилигримы полей, одноногие.
Ввысь из времени,словно не нашего,
Одноногие не одинокие.
Им за жизнью уже не получится,
Головой, по команде «равнение
На…...» Наблюдать, как последние лучики
Освещают на стеблях ранения.
Боевые забытые иноки.
Просто так смельчаки не находятся,
Просто так их из драки не выкинуть,
Вот живучий однако народец-то.
Над закатами и над рассветами,
Над молитвой, стихами и песнями,
Всё стоит эта рать Пересветова.
Глядя в вечную бездну небесную.
***
***
Отшептала бабка, отмолила,
Отстонала под горящий ладан.
Ледяной водой лицо кропила
И крестила, говоря куда-то:
«Отче наш, прости мальца больного».
Мёдом натирала грудь и спину.
Прядь волос сжигала у порога:
«Боль пройдёт, и хворь из тела выйдет».
Лихоманка, бронхи рвёт на части.
Мама в плачь. Курил нещадно батя.
«Отче наш, спаси нас от напасти», -
Шепчет бабка. Свечи, травы, скатерть.
Безымянным пальцем по иконе,
Водит: «Помогите старцы, -
За поклоном снова бьёт поклоны, -
Хворь не знает имени страдальца».
Утро. Дым. В часах молчит кукушка.
Соберёт свои манатки бабка:
«Зверобой оставьте на подушке,
Печь топите, что-то в доме зябко.
А малец, стальная в жилах сила!
Николаю ставьте в церкви свечи.
Я и так довольно преступила».
И ушла, накинув плат на плечи.
***
Линяет закат в кучевых облаках,
Шершавым лещом солнце юркнет в коряги,
Над вольною Волгой туманы-трудяги
Наводят мосты на кривых берегах.
Пастушьим рожком прохрипит теплоход,
Послушно ответит коровье ботало,
Но старый пастух щёлкнет плетью устало,
И стадо собьётся и двинется вброд
По старому руслу, и сорок сорок
Растащат по миру последние сплетни,
Мол, ближе к закату не жалятся слепни,
Но плётка, пастух и под рёбра пинок.
Над бродом коровьим скучает луна,
Пастух самокруткой округу шаманит,
Лещовый закат бьёт хвостом на кукане,
Гудит теплоход под названьем «Волна».
И, выбрав ночлег, тени рухнут в траву,
Коровы вернутся в пахучее стойло,
Пастух завернётся в чернеющий войлок
Закатного неба и ляжет в хлеву.
Светлана Рыбакова прочла "Сказку о любви"
Светлана Рыбакова
СКАЗКА О ЛЮБВИ
В маленьком хорошеньком домике на краю лесной опушки жили добрые женщины: мама, бабушка и Маша, их любимая дочка и внучка. Бабушка вязала носки. Мама работала почтальоном - развозила людям газеты, журналы, письма и поздравительные телеграммы. А Маша охотно трудилась в саду. Девочка росла жизнерадостной, послушной, любила петь песни и читать книжки. так они и жили.
Однажды в саду появился какой-то странный колючий кустик. Маша решила, что это роза, и обрадовалась: «Наконец-то у меня распустятся прекрасные цветы и будут радовать всю округу».
Мама очень удивилась: «Откуда бы взяться розам?»
Бабушка тоже в это не поверила. А девочка ни о чем другом и думать не могла. Ей хотелось вырастить куст и, когда он распустится, подарить маме с бабушкой самый красивый цветок.
Маша всерьез взялась за дело. Каждое утро, еще до завтрака, она бежала в сад, поливала розу, рыхлила землю. И куст в благодарность девочке прилежно рос. Бабушка сокрушалась и выговаривала внучке, что сначала надо позавтракать, а потом по саду бегать. Но на девочку никакие уговоры не действовали.
Через некоторое время, когда кустик разросся, мама с огорчением узнала в нем обыкновенный татарник - ничем не примечательный садовый сорняк. «Что же теперь будет?» - думала она, видя, как ее дочка днями напролет не отходит от этой колючки, полет вокруг нее травку, собирает гусениц, в особо жаркие дни даже зонтиком накрывает.
- А может, это не роза? - нерешительно начинала мама грустный разговор, но дочка всегда ее останавливала:
- Да что ты, мамочка! посмотри, какие у нее листья и шипы, совсем как на картинке в альбоме. Нет, это самая настоящая роза. Я в этом твердо уверена.
Скромный колючий кустарник в ответ приветливо покачивал своими веточками.
И вот после стольких дней забот и ожиданий появился огромный бутон. Теперь девочка совсем не отходила от него.
«Наконец, - думала она, - я увижу свой цветок. Представляю, как обрадуются мама и бабушка. Ах, быстрей бы он распустился».
- Надо же, свалился нам на голову этот татарник, - вздыхала бабушка, - может, выкопать его, а на этом месте посадить настоящую розу?
- Машенька заметит, - отвечала мама. - что делать, ума не приложу.
Но представьте себе, в одно прекрасное утро девочка как всегда выбежала в сад и увидела на обыкновенном колючем кустарнике огромный белый цветок розы. Он склонил свою пышную голову перед заботливой хозяйкой, а его тонкий аромат наполнил весь сад.
- Распустился! Мама, бабушка, распустился!
Мама с бабушкой стояли на крылечке веранды и не верили своим глазам. Но это был не сон, злосчастная колючка действительно расцвела. Девочка смеялась и пела о радости, а потом сорвала долгожданный цветок и принесла его маме.
Все были счастливы.
На татарнике больше не появлялись розы, но Маша продолжала заботиться о нем. Бабушка подарила ей на день рождения несколько розовых кустов, за которыми она ухаживала с радостью.
А тот любимый и такой желанный цветок до сих пор стоит в маминой комнате - не увядает и с каждым днем становится красивее.
Если не верите, можете приехать и посмотреть сами.
Матушка Светлана Владимировна Молчанова, прозаик, кандидат искусствоведения, доцент Литературного института имени А.М. Горького. Теоретик, исследователь русской классической литературы и русской литературы ХХ века. Член Союза писателей России.
Светлана Владимировна представила свою научную работу, посвященную юбилею Александра Сергеевича Пушкина и памяти Александра Ивановича Горшкова, российского филолога, специалиста по истории русского языка и теории литературного языка.
Светлана Молчанова
Градация в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»
Градацию как средство художественной выразительности, как одну из стилистических фигур, то есть возможностей нашего богатейшего языка, современные исследователи вспоминают не часто. Многим писателям и ученым-филологам ее простота представляется малопривлекательной по сравнению, например, с метафорой. Но не будем оглядываться на торжество метафоры, вникнем в практику великого художника русской литературы, тяготевшего к уникальной простоте в прозе и разнообразной выразительности в поэзии. В трагедии «Борис Годунов» Пушкин использует целый арсенал выразительных средств, в частности, такие архаичные дотеатральные формы, как шествие, заклание – принесение жертвы, выспрашивание пророчеств, молитва и другие, которые использовали античные драматурги «Борис Годунов» – безусловный шедевр Пушкина. Пьеса состоит из отдельных сцен, и среди них, в свою очередь, есть такие шедевры, как «Ночь. Келья в Чудовом монастыре», «Ночь. Сад. Фонтан». И та, и другая сцена – это общение двоих, хотя в каждой из них «присутствует» несколько внесценических персонажей. Сочетая в «Борисе Годунове» особенности исторической народной трагедии и романтической драмы, поэт прибегает и к психологической разработке характеров, передавая тонкие переходы внутренних состояний главных героев. И особую роль в этом играет градация. Напомним: «градация – стилистический прием расположения слов и выражений, а также средств художественной выразительности по возрастающей или убывающей (нисходящей) значимости». (Горшков А.И. Русская словесность. М., 1996.) Сцена «Ночь. Сад. Фонтан» – дуэт-поединок между Самозванцем и Мариной Мнишек. Он сразу начинается с временной составляющей.
Время Самозванца длительное, растянутое: «День целый ожидал...»; «Как медленно катился скучный день! / Как медленно заря вечерня гас- ла! / Как долго ждал во мраке я ночном!» [Курсив здесь и далее наш. – С.М.]. Тягостность времени подчеркнута градацией: медленно, медлен- но, долго, которая усилена лексикой времени: день целый, заря вечерняя, мрак ночной. Градация дана не впрямую, а с поэтической искусностью и передает ощущение длительности, подчеркивая нетерпение влюбленного Самозванца. Не таким оказывается время Марины: «Часы бегут, и дорого мне время». Для Самозванца тянется время любви и неизвестности, для Марины – тоже в определенном смысле самозванки – стремительно летит время возможностей. Марина упрекает: «Ты медлишь – и меж тем / Приверженность твоих клевретов стынет, / Час от часу опасность и труды / Становятся опасней и труднее...». Для Самозванца сцена у фонтана вначале – любовное свидание, для Марины – судьбоносное. Требования честолюбивой полячки жесткие, и выстраивает она их тоже с помощью градации: «Я требую, чтоб ты души своей / Мне тайные открыл теперь надежды, Намеренья и даже опасенья». Определением тайные Марина объединяет слова, составляющие градационный ряд. Вникнем в их психологические оттенки: надежды – возникновение некоторых мыслей; намерения – более твердый замысел, имеющий определенный план, опасенья – как сомнения в возможности выполнения этого плана. Требования Марины находят свое развитие в заключительной части реплики, где она открывает свои надежды, намерения и опасения:
Чтоб об руку с тобой могла я смело
Пуститься в жизнь – не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя,
Но как тебя достойная супруга,
Помощница московского царя.
Очередная градация разделяется на две части, представляющие собой антитезу. Мнишек, декларируя свои честолюбивые намерения, демонстрирует характер смелой авантюристки: не ребенок, несмотря на юный возраст, не раба и наложница, и даже не просто достойная супруга, а именно помощница московского царя. Ее цель – престол московский, ее намерения – соправительница. В устах Марины постоянно звучит тема власти, Отрепьев ведет любовную тему: «Забудь <...> / Царевича. Марина, зри во мне / Любовника, избранного тобою, / <...> Дай высказать все то, чем сердце полно». Но она резко обрывает его любовные излияния: «Не время, князь».
Марина, как женщина и политическая авантюристка, придает значение каждой детали в сложившейся ситуации: и «сомнительным слухам», и тому, что «новизна» ситуации, в которую вовлечены и она, и ее отец, и приближенные, и польское войско, может смениться новизной и мерами, предпринятыми Годуновым. Самозванец дан Пушкиным скорее в романтическом ключе: в отличие от прагматичной Мнишек, он сосредоточен на чувстве (трижды в его ответе прозвучит словосочетание «твоя любовь»). Новая градация построена по восходящему принципу – движения вверх: «...Теперь гляжу я равнодушно / На трон его, на царственную власть<...>. Твоя любовь... что без нее мне жизнь, / И славы блеск, и русская держава?». Следом идет градация на понижение: «В глухой степи, в землянке бедной – ты, / Ты заменишь мне царскую корону, / Твоя любовь...». Однако Мнишек не считает, что с милым и в шалаше рай. Свою любовь она продает только за царскую корону и ни о какой «землянке бедной» и мысли не допускает. Она запальчиво стыдит Димитрия: «... Стыдись; не забывай / Высокого, святого назначенья: / Тебе твой сан дороже должен быть / Всех радостей, всех обольщений жизни». В градации все радости, все обольщенья жизни словосочетания расположены так, что последовательность их выдает натуру Мнишек: она обольстила Отрепьева, и слово это у нее на языке. Сама она обольщена высочайшим саном, который почти у нее в руках – надо только подстегнуть самолюбие медлительного «царевича». И родовитая полька подводит решительный итог-наказ:
Не юноше кипящему, безумно
Плененному моею красотой,
Знай: отдаю торжественно я руку
Наследнику московского престола,
Царевичу, спасенному судьбой.
Престол – вот цель, брак – вот возможная награда за исполнение этого наказа, за достижение этой цели. Самозванец отвергает этот смысл: «Не говори, что сан, а не меня / Избрала ты». «Страшное сомненье» романтически настроенного Отрепьева – ответ на требование «прелестной Марины» открыть ей надежды, намеренья и опасенья. Учитывая знание зрителя, что «царевич» на самом деле беглый монах, слово «сан» в его устах звучит с иным подтекстом, так же, как и определение «прелестная Марина». «Прелесть» в православном понимании отнюдь не положительное свойство, а заблуждение, прельщение, обман.
«Страшное сомненье» Отрепьева опять дается в виде развернутой градации:
Скажи: когда б не царское рожденье
Назначила слепая мне судьба;
Когда б я был не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок,
– Тогда б... тогда б любила ль ты меня?
Отмеченная градация дана в нисходящем значении словосочетаний, конкретизируя их: «царское рожденье» метонимически замещает слово царевич, наследник престола; «Иоаннов сын» указывает на сына царя Иоанна Грозного. Наконец, «давно забытый миром отрок» звучит отстраненно от престолонаследия – просто отрок. Марина Мнишек отвергает полунамек-полупризнание, четко называя Отрепьева по имени с подчеркнутым полногласием: «Димитрий ты и быть иным не можешь. / Другого мне любить нельзя». Циничное признание Марины вызывает саморазоблачение Отрепьева. Романтический монолог начинается со скрытой ремарки: безусловно, Самозванец сначала бросает реплику в сторону (a parte), зрителям: «Нет! полно: / Я не хочу делиться с мертвецом / Любовницей, ему принадлежащей. / Нет, полно мне притворствовать! скажу / Всю истину...» и неожиданно открывается надменной Марине: «...так знай же: твой Димитрий / Давно погиб, зарыт – и не воскреснет; / А хочешь ли ты знать, кто я таков?». Порывистое изложение романтической судьбы дано с откровением, оскорбительным для Мнишек и ее соплеменников: «...я бедный черноризец». Упомянуты «замысел отважный», «чудо», которое он «готовил миру», бегство из монастыря в «буйные курени», где монах научился «владеть конем и саблей», «безмозглые поляки», к которым он явился, назвавшись Димитрием. На это откровение, завершающееся тремя настойчивыми вопросами, Марина отвечает, вероятно, очень тихо, может быть, закрывши лицо руками (подобная скрытая жестовая ремарка вполне вероятна): «О стыд! о горе мне!..». В середине сцены развитие действия идет стремительно. Опасаясь, что «порыв досады», принесший дерзкое узнавание, погубит «с таким трудом устроенное счастье», Самозванец малодушествует и произносит стандартные романтические слова: «Так вымолви ж мне роковое слово; / В твоих руках теперь моя судьба, / Реши: я жду (бросается на колени)». Следует неожиданная перипетия: тщеславная Марина не отвергает, как можно было ожидать, зарвавшегося авантюриста, а неожиданно для зрителя и самого героя снисходит к его слабости: «Встань, бедный самозванец». Мнишек признается, что ее «тщеславное сердце» хладно отвергало и «рыцарей и графов благородных» «не для того, чтоб беглого монаха...». Марина не завершает своей мысли – ее перебивает Отрепьев. Эхом звучит его реплика, где градация соединяет ценности, несоединимые для обычного сознания, но в сознании влюбленного – равноценные:
Не презирай младого самозванца...
В нем доблести таятся, может быть,
Достойные московского престола,
Достойные руки твоей бесценной...
Марина по-своему оценивает «доблести» Самозванца и завершает градацию антитезой: «Достойные позорной петли, дерзкий!». Впрочем, именование Отрепьева «дерзким» в ее устах скорее похвала, чем порицание. В ответ на этот приговор, который можно назвать не серьезным и окончательным, а снисходительно-ироничным, Самозванец признает свою вину («Виновен я...»), но одновременно выставляет смягчающие обстоятельства. Они даны в виде градации по нисходящей: «Обманывал я Бога и царей, / Я миру лгал ...». Сцена приближается к кульминации. В следующем монологе прочитываются замыслы властолюбивой Мнишек, которая действует не в ослеплении любви. Унижая Самозванца, она называет его «бродягой безымянным», внутренне оценивая его «успех» и «отважный обман»:
Уж если ты, бродяга безымянный,
Мог ослепить чудесно два народа,
Так должен уж по крайней мере ты
Достоин быть успеха своего
И свой обман отважный обеспечить
Упорною, глубокой, вечной тайной...
Теперь их общую тайну Марина определяет с помощью градации: определения последовательно усиливаются, венчаясь словом «вечная». Честолюбивая полька готова хранить эту «вечную тайну» не только от двух народов. На ее риторический вопрос, может ли она судьбу свою соединить с его судьбой, после таких откровений Самозванца один ответ: конечно, нет. И далее в восклицаниях, в градации возможных причин его откровений пушкинская Мнишек приобретает черты ворчливой женщины:
Он из любви со мною проболтался!
Дивлюся: как перед моим отцом
Из дружбы ты доселе не открылся,
От радости пред нашим королем
Или еще пред паном Вишневецким
Из верного усердия слуги.
Конечно, тут не просто перечисление возможных собеседников, которым «безумец» мог проболтаться в порыве чувств. Это градация на понижение чувств, которым мог подчиниться болтливый беглый монах, насидевшийся в монастыре. В ответ на унизительный выговор и упреки Самозванец клянется, что только Марина могла «вымучить признанье». Но, понимая, что слов влюбленного монаха Марине мало, он с помощью градации усиливает клятвы романтическими обстоятельствами, в его положении вполне реальными:
Клянусь тебе, что никогда, нигде,
Ни в пиршестве за чашею безумства,
Ни в дружеском заветном разговоре,
Ни под ножом, ни в муках истязаний
Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.
Психологическое нагнетание, которое в устах Самозванца выглядит романтически пафосно, Марина опять перебивает. Ответная градация проявит ее нетерпение, властность и язвительность:
Клянешься ты? не именем ли Бога,
Как набожный приимыш езуитов?
Иль честию, как витязь благородный,
Иль, может быть, единым царским словом,
Как царский сын?
Новая сложная градация, где, по мысли Марины, усиление идет от духовного к воинскому и от воинского к властному. Оскорбляя Самозванца его вероотступничеством, Мнишек опять приводит его мысли о царском престоле, выдавая свое нетерпение и желание овладеть им.
Нетерпеливые возгласы сопровождаются топотом изящной ножки: «...не так ли? говори». Настает время кульминации, и романтический герой уступает место смелому авантюристу, практически уверовавшему в ту ложь, какую сам распространял. Начинается знаменитый монолог: «Тень Грозного меня усыновила, / Димитрием из гроба нарекла <...> Царевич я». Когда же Марина угрожает ему предательством, раскрытием его «дерзостного обмана», Отрепьев, словно почувствовав на плече длань грозного «приемного отца», не менее дерзко отвечает антитезой: «Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? / Что более поверят польской деве, / Чем русскому царевичу?». Отрепьев понимает, что его политический авантюризм ни для кого не секрет: ни для короля, ни для папы, ни для вельмож, а ее, Марину, в случае излишней откровенности, сочтут «мятежницей» и «молчать заставят». Пушкинский Самозванец отдает себе отчет, что все, кто его поддерживает, «обманываться рады», а потому накажут скорее мятежную Марину, чем зачинщика смуты. Эта догадливость, психологическая и политическая прозорливость Самозванца говорят нам о развитии характера в трагедии, что подчеркивается словами одобрения Марины: «Я слышу речь не мальчика, но мужа / С тобою, князь, она меня мирит». И, перечеркивая «безумный порыв», Марина диктует Самозванцу план действий: «...проснись, не медли боле; / Веди полки скорее на Москву – / Очисти Кремль, садись на трон московский, / <...> шли брачного посла». В контексте всей сцены пространство власти в этой реплике Марины построено именно по принципу градации, сужаясь до точки: Москва – Кремль – трон московский. Обозначив эту точку как конечную цель всех усилий Самозванца, Марина удаляется. Самозванец, едва не погубивший себя своим откровением, с помощью последней градации дает характеристику своей возлюбленной: «И путает, и вьется, и ползет, / Скользит из рук, шипит, грозит и жа- лит. / Змея! змея!..». И «змея» дает толчок решительным и трагическим действиям Самозванца: «Но решено: заутра двину рать». Не в защиту Родины, а против нее. Анализ многочисленных градаций в разбираемой сцене позволяет утверждать, что с ее помощью Пушкин не только усиливает психологизм сцены-поединка, но и углубляет и развивает характер Самозванца – одного из двух главных героев трагедии.
В этот вечер на семинаре не было Валерия Алёхина, который не смог прийти к нам по состоянию здоровья. Но Наталья Зимина прочла нашему собранию фрагмент из повести "Тонька", выслушанный со вниманием. В это, посвященное маме, произведение автор вложил частицу своего сердца, поэтому у читателей оно рождает добрый отклик. Валерий Алёхин за повесть "Тонька" стал лауреатом национальной литературной премии "Золотое перо Руси".
Валерий Алёхин
"Тонька" (фрагмент повести)
В деревню Тонька наведывалась с годами всё реже. Поскольку хата её так и осталась с войны в развалинах, то останавливалась она у своей подружки Нинки или у дальних родственников. Сходит на деревенское кладбище, поправит могилку отца. Окинет печальным взором бугорки с крестами и звёздами. Давно покоятся в сырой земле замученные, убиенные немцами детишки из колодца, дед Михало́к и другие милые сердцу односельчане. Только ветерок колышет полевые цветы на могилках да облака плывут над ними в бездонной небесной синеве. Поплачет возле заросшего травой бугорка, оставшегося от хаты, построенной её отцом Владимиром накануне Первой мировой войны для счастливой семейной жизни. Постоит на краю осы́павшейся, заросшей, но по-прежнему ещё внушительной своими размерами воронки, вспоминая свист бомбы, перебирая в голове обрывки воспоминаний из своего далёкого детства: отца с матерью, братиков и сестричек, жизнь в Электростали, эпизоды немецкой оккупации, предсмертные крики детишек из колодца, побои лютого Ганса, трассирующие пули, победные салюты. Встрепенутся в голове старые навязчивые мысли: а может, вернуться в деревню и начать жизнь на́ново? Только вот где? Хаты нет. Родственники и подружки, кроме Нинки, разъехались. Многих уже нет в живых. Посидит на крылечке Нинкиной хаты, задумчиво наблюдая за её курами, гуляющими по двору под предводительством важного, цветастого, горластого петуха, поклёвывающими зёрнышки и камешки, вставши в кружок, по очереди пьющими водицу изо ржавой немецкой каски. Тоскливо станет на душе. Покачает головой и уедет. Их большой, оставшийся бесхозным сад с молчаливого её согласия соседи с обеих сторон постепенно вырубили на дрова, а гектар заросшего травой участка условно поделили поровну и косили на нём траву для своей скотины.
Временами Тоньке становилось так тоскливо от безысходности, что хотелось даже руки на себя наложить – таким немилым становился свет! Но греховность подобных мыслей останавливала. Как курочка сбирает по зёрнышку, так и Тонька собирала всех своих родных, а заодно и подружек, и соседей, за большим столом с угощениями. Находила для этого поводы. Пыталась этим показать, доказать себе и другим, что и у неё не так уж всё плохо в жизни. Что и она счастлива. И что может ещё, как прежде, и спеть, и сплясать. Только находясь среди родных и близких людей, ощущая родственные связи, она подпитывалась энергией, которая помогала жить дальше. Считала себя безгрешной. Или почти безгрешной. Говорила: «Никого не убивала, абортов не делала». Но во храме, на исповеди, под епитрахилью у батюшки о чём-то долго ему рассказывала, изливая и очищая душу. На́божность удивительным образом сочеталась в ней со стародавними деревенскими обычаями и суевериями. Пекла на масленицу блины, провожая зиму и встречая весну. Втыкала в дверные проёмы в квартире иголки и булавки для защиты от злых сил. Смотрелась в зеркало, стучала по дереву и трижды плевала через левое плечо, если приходилось вдруг возвратиться в квартиру за какой-нибудь забытой по рассеянности вещью. По деревенской суеверной привычке ежемесячно, первого числа, в специально припасённой, завёрнутой в тряпочку чистой маленькой кастрюльке варила пшённую кашу, накладывала немного в чистую тарелочку, клала рядом чистую деревянную ложку, ставила стакан с чистой водицей – угощала хозяина-батюшку, домового. Просила оберегать дом и помогать, разговаривала с ним как с членом семьи. Если что теряла по рассеянности, то обращалась к нему же за помощью в розыске. Утерянная вещь вскоре находилась.
